Честертон. Алиби актрисы (1925, рассказ из цикла «Отец Браун»). Перевод Стенича. Читает Виталий Торопов

В театре идет репетиция. Но итальянка, прима театра, закапризничала и заперлась у себя в гримерной. Что делать? Сегодня спектакль. Решили, что наибольшее влияние на неё окажет отец Браун и позвали его. Тем не менее актриса не стала отпираться и решили репетировать без неё. И вдруг происходит убийство. Убит хозяин театра в запертой комнате, откуда нет другого выхода и нет окон. Как он был убит? И, что ещё загадочнее, кем? Ведь у всех, присутствующих в театре есть алиби. Разгадка оказалась на самом виду... _ Рассказы Честертона об отце Брауне в переводе Стенича: «Крылатый кинжал» (1924): «Собака-оракул» (1923): “Больше всего Честертон известен детективными рассказами, хотя никогда не относился к ним всерьез, считал это занятие глубоко вторичным (как это довольно часто бывает в истории литературы). Хотя многие считают детективные рассказы лучшим из написанного Честертоном, а сами эти рассказы давно стали классикой жанра, это не столько детективы, сколько облаченные в детективную форму нравственные притчи. [...] В 10–20-х им зачитывалась прогрессивная молодежь России, его эксцентричность и левизна рифмовались с послереволюционной российской действительностью. В 1923 Таиров поставил на сцене московского Камерного театра переработку «Человека, который был Четвергом», сделанную С.Кржижановским. Спектакль воспевал энергию переустройства мира, анархизм торжествовал, но детали сюжета терялись за массивными конструктивистскими декорациями. Узнав об этом, Честертон был глубоко возмущен. Уже к концу 30-х эксцентрика Честертона стала выглядеть опасной, и в СССР его перестали переводить и издавать. Он вернулся в самом начале 60-х благодаря Трауберг, которая переводила его эссе и трактаты для самиздата. [...] будучи одним из самых популярных авторов Британии, писал, что «никогда не относился всерьез к моим романам и рассказам и не считаю себя, в сущности, писателем». Предпочитал слово «журналист». Тем не менее оказал значительное влияние на К.Льюиса, Ганди, Маклюэна, Борхеса, Н.Геймана... [...] Окончив школу, решил стать художником и год изучал искусство в школе Слейд при лондонском Университетском колледже. Следующий год провел там же, занимаясь английской и французской литературой. Бросив колледж в 1895, начал писать для различных изданий и вскоре становится известен как критик и эссеист. В выходят первые сборники его газетных эссе. С 1905 и до самой смерти в 1936 Честертон пишет по колонке в неделю для The Illustrated London News: 7 тыс газетных эссе занимают 10 из 37 томов собрания сочинений. [.] В 1917 в одном из лондонских литературных салонов Честертон встретился с неким «русским в военной форме», чей проект передачи власти поэтам потряс его своим масштабом и поэтической смелостью. «Говорил он по-французски, совершенно не умолкая, и мы притихли, — вспоминает Честертон в автобиографии, — а то, что он говорил, довольно характерно для его народа. Многие пытались определить это, но проще всего сказать, что у русских есть все дарования, кроме здравого смысла. Он был аристократ, помещик, офицер царской гвардии, полностью преданный старому режиму. Но что-то роднило его с любым большевиком, мало того — с каждым встречавшимся мне русским». Этим русским в военной форме был Гумилёв, который писал о Честертоне в письме Ахматовой (июнь 1917): «Его здесь очень любят или очень ненавидят — но все считаются. Он пишет также и стихи, совсем хорошие». [...] К концу 1910-х Честертон уже входит в число известнейших литераторов Британии, к концу 20-х его хорошо знают за границей. [...] Уже в 1900-е Честертон становится борцом с безверием и защитником христианства. В 1908 выходит его сборник «Ортодоксия», и он все чаще выступает с христианских позиций. Но особенно отчетливым апологетический пафос Честертона становится после принятия католичества в 1922: его книга о Франциске Ассизском (1923) и «Вечный человек» (1925) — очерк истории человечества с христианской точки зрения. [...] его самым известным оппонентом, диспуты с которым даже издавались отдельными книгами, был Б.Шоу. Самый характерный прием Честертона, отличающий все его тексты — от игривых эссе и детективных рассказов до трактатов в защиту христианской веры, — парадокс. В этом смысле он преемник традиции, к которой принадлежали Л.Кэрролл и Уайльд, но если для первого важен слом логики как таковой, а для второго — доведенное до совершенства острословие, честертоновский парадокс — инструмент возвращения к здравому смыслу. Честертон превозносит чудаков и чудачества вовсе не из стремления к экстравагантности: он видит, что современный мир перевернулся вверх ногами и сохранить в нем равновесие можно, лишь встав на голову. [...] В своих странных и нелепых на первый взгляд фантазиях предвосхитил таких важных для 20 в. авторов, как Кафка и Борхес (оба высоко ценили «Человека, который был Четвергом»)“ []