Хумпердинк. Опера “Гензель и Гретель“. в ЦОП им. Г. П. Вишневской г.

Колледж музыкально-театрального искусства им. Г. П. Вишневской История и анализ сюжета Якоб и Вильгельм Гримм услышали «Гензель и Гретель» со слов Дортхен Вильд (нем.)русск., жены Вильгельма, издав сказку в своём сборнике 1812 года[1]. В этой истории лесоруб и его жена — биологические родители и вместе разделяют вину за отказ от своих детей. Были сделаны предположения, что истоки сказки лежат в периоде Великого голода (1315—1317), когда оставление детей на волю судьбы и даже каннибализм были распространёнными явлениями (или, по крайней мере, широко распространёнными слухами). В более поздних выпусках были сделаны некоторые небольшие пересмотры: жена становится мачехой, а лесоруб выступает против планов своей жены оставить детей, сделаны религиозные вставки[1]. Фольклористы Иона и Питер Опи в «Классических Сказках» (1974) указывают, что «Гензель и Гретель» принадлежат к группе европейских историй, особенно популярных в Балтийском регионе, где рассказывается о детях, обманывающих людоедов, в руки которых они непреднамеренно попали. Рассказ имеет сходство с первой половиной сказки «Мальчик-с-пальчик» (1697) Шарля Перро и сказки «Умный Пепел» (1721) Мадам д’Онуа. В обоих рассказах оставленные дети помечают обратную дорогу домой. В «Умном Пепле», отмечают Опи, героиня сжигает гиганта, пихая его в духовку в подобной же манере. Лингвист и фольклорист Эдвард Вайда предположил, что эти истории представляют отголосок обряда инициации, существующего в прото-индоевропейском обществе. Дом, сделанный из сладостей — переиначенный и исковерканный европейцами образ избы Бабы Яги. Он «покрыт блином, подпёрт пирогом» (обрядовая похоронная пища). Этот образ переняли от славян новые насельники Европы, занявшие места их проживания . Образ «съедобной» избы лесной ведьмы они превратили в пряничный дом (судя по пряникам это произошло довольно поздно). Но суть сохранили — потусторонний мир, дом лесной ведьмы, несущий угрозу жизни. С того света в мир живых через границу-реку их переносит утка (священный образ славян, связанный с водным и загробным миром (Гуси-лебеди). Ведьма так же разводит именно гусей. Позже этот образ использован в рукописи XIV столетия о сказочной стране Кокань. Также у римлян существовал обычай печь домики из сдобного теста, которые ставили в домашний алтарь. В течение 1-2 дней домик съедали, что символизировало единение с богами. В «Аннотируемых классических сказках» Мария Татар замечает, что гибель ведьмы в печи была прочитана как предвестие «ужасов Третьего рейха». Поскольку ведьма часто изображается со «стереотипными еврейскими особенностями, особенно на иллюстрации двадцатого века», сцена её смерти становится «тем более зловещей». Татар замечает, что поэтесса Энн Секстон, переписывая «Гензель и Гретель», описала отказ от детей как «окончательное решение». Макс Люти замечает, что мать или мачеха умирает, когда дети убили ведьму, намекая, что мать или мачеха и ведьма — фактически, та же самая женщина, или по крайней мере сильно схожи. Помимо выдвижения на первый план угрозы для детей (так же как их собственного разума), в сказке вместе с тем прослеживается тема заботы о пропитании: мать или мачеха хочет избежать голода, в то же время ведьма имеет дом, построенный из сладостей, чтобы соблазнить и съесть детей