Ахматова. «Приговор» («И упало каменное слово...» из «Реквиема») Читает Алла Демидова

И упало каменное слово На мою еще живую грудь. Ничего, ведь я была готова, Справлюсь с этим как-нибудь. У меня сегодня много дела: Надо память до конца убить, Надо, чтоб душа окаменела, Надо снова научиться жить. А не то... Горячий шелест лета, Словно праздник за моим окном. Я давно предчувствовала этот Светлый день и опустелый дом. Лето 1939. Фонтанный Дом Написано 22 июня — накануне 50-летия Ахматовой. __ На видео: фигурка сестёр Данько (1923), икона «Не рыдай Мене, Мати» (воплощает сюжет песнопения Великой Субботы из которого Ахматова взяла эпиграф к главе “Распятие“). Картина Осмёркина 1939-40 гг.: __ «Где-то у Чуковской Ахматова говорит о стихах, которые пишутся ради последней строки. “Приговор“ написан не ради названия, но именно оно управляет текстом. Приговор вынесен сыну, о ком в “Реквиеме“ сказано: Семнадцать месяцев кричу, Зову тебя домой, Кидалась в ноги палачу, Ты сын и ужас мой. “Приговор“ отвечает на вопрос, что следует за страданием. Ахматова начинает с “каменного слова“, падающего на “еще живую грудь“. Этот удар камнем по живому телу – ранение, если не убийство. Строки, которые следуют за описанием удара, суть бессодержательное бормотание того, кто перенес потрясение, но не очнулся от него. Неудавшаяся попытка самоутешения: “Ничего, ведь я была готова, Справлюсь с этим как-нибудь“. Следующая строфа показывает, как именно героиня с этим справляется: убивает память и призывает душу окаменеть. Чтоб выжить, человек должен лишиться двух залогов бессмертия. Это убиение и жизни временной, и жизни вечной. Вот где находится Мать, исчезнувшая во 2-й части диптиха “Распятие“. Она соглашается на жизнь, состоящую из смерти. Третья строфа описывает мир, в котором больше нету сына: “горячий шелест лета, словно праздник за моим окном“, “светлый день и опустелый дом“. Эту реальность можно прочесть как праздник жизни – и ее же можно прочесть как радость смерти, по толстовскому сближению: я умер – я проснулся (смерть как пустота и свет освобождения). Ужас Матери в том, что обе сущности для нее недоступны. Она осуждена жить в разлуке с сыном, которого не может спасти. Вот почему камень – орудие убийства, – заменяет ей душу. Эта замена уже описана Микеланджело (пер. Тютчева): “Отрадно спать – отрадней камнем быть. О, в этот век – преступный и постыдный – Не жить, не чувствовать – удел завидный... Прошу: молчи – не смей меня будить“. Если ты не можешь ни спасти, ни спастись, твой единственный выход – жизнь как небытие. Поэтому стихи, следующие за “Приговором“, — “К смерти“». «Чуковская сделала впечатляющую зарисовку того почти ритуала, которым сопровождалось ее знакомство с “Реквиемом“: “Анна Андреевна, навещая меня, читала мне стихи из “Реквиема“ тоже шепотом, а у себя в Фонтанном доме не решалась даже на шепот, внезапно, посреди разговора, она умолкала и, показав мне глазами на потолок и стены, брала клочок бумаги и карандаш; потом громко произносила что-нибудь очень светское: “хотите чаю?“ или “вы очень загорели“, потом исписывала клочок быстрым почерком и протягивала мне. Я прочитывала глазами и, запомнив, молча возвращала их ей. “Нынче такая ранняя осень“, – громко говорила Анна Андреевна и, чиркнув спичкой, сжигала бумагу над пепельницей“». Услышав «Реквием», Пастернак сказал: «Теперь и умереть не страшно». Ахматова записывает: «Давала читать R. Реакция почти у всех одна и та же. Я таких слов о своих стихах никогда не слыхала (“Народные”)». Более 20 лет не решалась доверить «Реквием» бумаге. Опасаясь за судьбу сына, она у себя дома даже шепотом не произносила «запрещенные» стихи. Все эти годы поэма хранилась в памяти самых надежных друзей. В «журнальной публикации Ахматова поставила заведомо неверную дату — “1934“ и сняла название “Приговор“. Таким образом, центральное стихотворение цикла, его кульминация, могло быть воспринято читателями не как слово о народном горе, а как отзвук некой любовной драмы». «В разгар террора, развязанного Сталиным после убийства Кирова, Ахматова создает три десятка стихотворений, в которых оплакивает невинных жертв и тем самым обличает их палачей. Некоторые из стихотворений (“И упало каменное слово“, “Уже безумие крылом“) даже появились в печати, ничем, однако, не выдавая своей принадлежности к целому. Выделив из общего состава 14, сочиненных между 1935 и 1940 годами, она в 1957-м прибавляет к ним прозаическое “Вместо предисловия“ и в 1961-м эпиграф {...} В таком виде цикл, после сличения текстов, которые несколько человек из ее окружения знали на память со времени их возникновения, был записан наконец на бумаге и стал каноническим списком “Реквиема“, тогда же получив от Ахматовой статус поэмы. Ахматова считала, что поступить как прежде было – по условиям времени – равноценно самоубийству» ().