По дороге в

ПО ДОРОГЕ В СЕРГИЕВ ПОСАД Сидишь в электричке, мелькают люди, собаки, дома и снег, встречные рельсы и шпалы, деревья, составы и провода. Этот привычный [и всегда непривычный] сидячий бег по свету [намекнул недавно поэт] поважнее иного труда. Такие поездки - словно бы небольшая эскизная смерть. Из раза в раз. Особенно если пилигримничаешь один. Вспоминаешь всякое, стараясь как можно больше успеть вспомнить - от первых игрушек до непривычных седин. Всю жизнь репетируешь неизбежную иммиграцию в никуда. Точнее в «куда-то» [известное исключительно кое-кому], куда не летят самолёты, не ходят машины и поезда, где место только душе… [её мы не знаем, ладно…] уму. Туда, где он, мы уверены, гораздо нужней, чем здесь, туда, где, нам кажется, невозможны ни грязь, ни грусть, где ничего не решают здешние наши нахрап и спесь, где конечно же не бывает злобы, а всё остальное - пусть. Покачивается [подобно толстому мультяшному волку] вагон… Стучат тяжёлые метрономы квадратных литых колёс… Гадаешь, кто из попутчиков твой личный Вергилий Марон… Найти и поговорить, чтоб куда-нибудь не туда не завёз… [Всё мутней и тревожнее…] Думаешь о каком-то другом «потом», где репетиций уже не будет, а если и есть похожий Посад, то он не поможет справиться [ни молитвою, ни постом] с отчаянием - потому что нет там даже подобия Лавры. Ад скорее всего похож на мир за этим слегка запотевшим окном, разница только в том, что ничего уже нельзя изменить, и последняя электричка может стать твоим бесконечным сном. Просыпаешься. [В такие моменты особенно хочется закурить.] Проезжаешь Хотьково, смотришь на медные сосны и купола, реку шоссе, вереницы машинок, стрелки на старых часах. Потирая неловко пальцами щёку, шепчешь: «Была не была… Отче наш… Сущий на небесах…»