Могилы Льва Карсавина и Николая Пунина на кладбище заключенных в Абези (Республика Коми)

Мемориальное кладбище заключенных на станции Абезь. Избранные исходные материалы поездки в Абезь, в том числе, интервью Виктора Ложкина, взявшего на себя труды с 1989 по 2005 организацию мемориала, поиск и сбор материалов о похороненных узниках Абезьского лагеря с 1939 по 1959. “в поселке Абезь у Северного полярного круга в первой половине 50-х. Это был лагерь для нетрудоспособных (инвалидов, стариков), где содержались в заключении многие деятели культуры: религиозный философ Л.Карсавин, искусствовед Н.Пунин, поэт-футурист и прозаик С.Спасский, еврейские поэты Самуил Галкин и Яков Штернберг, режиссер и философ Александр Гавронский, египтолог М.Коростовцев, искусствовед Виктор Василенко и др. Ю.К.Герасимов: “Он сохранил полностью трезвость, ясность и четкость своего ума, потребность в умственной работе, потребность в общении, лекционную какую-то , профессорство — это в нем было, но уже заметны были моменты разрушения человеческой природы печальные, которые от тюремного в основном, конечно, пребывания, со времен следствия, вероятно, шли. Был сильный тик лица, оно подергивалось он как бы подмигивал часто, вообще внешность была такая, как у человека, пережившего какую-то огромную катастрофу, хотя державшегося: никакой паники у него не было и отчаяния не было Он следил за собой, был очень чисто одет — это было непросто в лагере Хотя там всегда давали все старое людям, у него все было как-то подштопано, воротничок меховой был пришит к бушлату, валенки с галошами были, это было очень практично, удобно, а большинство стариков ходило в таких чунях: раздирают колеса автомобильные, покрышки и проволокой шьют большие лапти, и потом выдается носок до колена для тепла или портянки , и в этой обуви немыслимой, но все-таки довольно теплой щеголяли все — и министры из стран Прибалтики, и некоторые другие крупные [фигуры] . А Николай Николаевич ходил с палочкой, и мы его с любовью называли «версальский щеголь» Старался держаться очень как-то прямо, не сдавшимся человеком. [...] Одним из центров духовного общения, хотя и не очень часто мы туда ходили, был полустационар (полубольница), где находился Лев Платонович Карсавин. Лев Платонович Карсавин во время следствия уже заболел милиарным туберкулезом. Ему было лет под семьдесят тогда, и он лежал... Он был слаб, ему было трудно ходить, но голова у него работала совершенно безотказно, и он все время работал. Он свою философскую систему заключал в поэмы, он восполнил по памяти свою «Поэму о смерти» — она сейчас опубликована, потом свою философскую систему он заковал в венок сонетов . И вот когда собирались там люди, у Льва Платоновича, да и, в общем-то, у Николая Николаевича. находясь с ними, говорить о пустяках было нельзя — это не то что запрещалось, это каждому было понятно: если есть что-нибудь такое, хотя бы и вопрос — правильно заданный вопрос уже говорит об уровне человека, а на неправильно поставленный вопрос вообще мудрецы не отвечают; ну нельзя было болтать о бытовых всяких вещах, что кто-то там подрался или еще что-то — нет, этого ничего не было Николай Николаевич со Львом Платоновичем были одно время вместе в больнице, в палате. Вот тогда, когда они впервые встретились, вероятно, произошло узнавание Много разговоров, конечно, [было]. В основном о чем была речь? О религии, о литературе, об искусстве, разумеется. И обо всем этом Николай Николаевич любил поговорить“. «Однажды вечером Карсавин сидел на скамейке возле Полустационара. Я пришел к нему и сел рядом, а вскоре мы увидели, что к нам приближается Пунин. Когда он подошел своей прямой и несколько неуверенной походкой, мы увидели, что у Пунина сильно распухший нос. — Что с вами? — спросил Карсавин. Пунин сказал, что его только что ударили по лицу. Карсавин от этих слов весь как-то подтянулся. — Как это произошло? — спросил он. Пунин получил когда-то из дому красивый клетчатый носовой платок. Он берег этот платок, пользовался им для протирания очков и обычно носил его в верхнем кармане своей вельветовой куртки. Вечером, выйдя из жилой секции в проходную комнату, Пунин снял с себя очки и вынул платок, собираясь протереть стекла. В той же комнате оказался вор, которому понравился красивый платок. Он сказал Пунину: — Дай-ка мне сюда этот платок. — С какой стати я должен отдать вам платок, который нужен мне для протирания очков? — сказал Пунин. Тогда вор ударил его кулаком в лицо и вырвал платок. Удивившись такому обращению и позабыв надеть очки, Пунин, чтобы разглядеть вора, по причине своей близорукости приблизился лицом почти вплотную к его физиономии. Вор, увидев перед собой его лицо, выражавшее не страх, а любопытство, вдруг растерялся, сунул платок в руку Пунину и убежал из комнаты. Пунин рассказывал об этом как о любопытном случае, но Карсавин после этого весь вечер оставался омраченным» (