Для того, чтобы ощутить свою целостность, мне нужно отражаться и продолжаться в другом...

Для того, чтобы ощутить свою целостность, мне нужно отражаться и продолжаться в другом. К сожалению, не у меня одного есть такая потребность. И поэтому однажды придет захватчик и лишит меня необходимой для меня среды. Ангелы и архангелы Преподобный Джеймс Холлавей, викарий церкви Святого Суитина, что на Чешэм-стрит, был очень и очень недоволен. Всего на шесть недель он оставил приход на попечение младшего священника, а теперь, по возвращении, обнаружил, что все это время тот занимался не чем иным, как подстрекательством прихожан к мятежу. За столь краткий промежуток времени самый тон церковной службы успел до неузнаваемости измениться, да и вся атмосфера в храме стала другой. Жители Мейфэра – титулованные, прославленные и богатые, – составлявшие паству церкви Святого Суитина, в отсутствие своего любимого викария обнаружили на его месте зеленого юнца, не обладавшего ни обаянием, ни воспитанием; его выговор и тот оставлял желать лучшего. И это еще не все. Вместо того чтобы скромно, не выпячиваясь, исполнять свои обязанности – как и пристало тому, кто никогда не смог бы заменить отсутствующего, кто находится здесь исключительно из милости и кого в лучшем случае терпят, отводя глаза и горестно вздыхая, – молодой человек имел наглость вообразить себя важной особой, которой позволено разоблачать и обвинять. И вот этот-то тщедушный, с простоватыми чертами лица, во всех отношениях недостойный заместитель занимал кафедру того викария, чей голос приводил в трепет тысячи людей, чей взгляд заставлял даже самых скрытных дам обращать взоры в сторону исповедален! Первым делом, еще прежде, чем члены конгрегации успели погрузиться в собственные важные мысли, никому не известный молодой священник окинул их всех презрительным взглядом и невозмутимо, по пунктам, высказал все, что о них думал. Говорят, что змеиный яд причиняет ужасную, нестерпимую боль, однако слова новоявленного проповедника оказались куда более ядовитыми, чем змеиное жало: они глубоко уязвляли души слушателей. Никогда еще под сводами Святого Суитина не раздавалось таких неприятных, шокирующих речей, как в те полчаса, пока длилась его проповедь. Чуть ли не каждое высказывание взывало к цензуре: по единодушному мнению присутствующих, проповедь преподобного Патрика Домби следовало вымарать от начала и до конца. И когда он отговорил, в церкви не осталось ни одного человека, который не залился бы румянцем и не прочистил бы горло по меньшей мере раз десять. Никто не смел даже взглянуть в лицо своему соседу по скамье. Не было ни одной туфли, которая не топнула бы в пол, ни одной перчатки, которую не разорвали бы надвое нервно теребившие ее руки. Викарий предполагал отсутствовать шесть недель, и все описанное выше оказалось только прелюдией. А в то первое воскресное утро добродетельные и набожные прихожане церкви Святого Суитина высыпали на улицу переполошенные, как стадо испуганных гусей. Надо ли говорить, что через неделю они не пришли на службу и написали своему возлюбленному викарию гневную петицию. Преподобный Джеймс Холлавей прочитал их послание, сидя на веранде очаровательного загородного дома в Девоншире, где он восстанавливал силы после инфлюэнцы. Поначалу ситуация не показалась ему чрезвычайной. Он даже зачитал отрывок из письма хозяйке дома, прекрасной телесно и духовно герцогине Эттлборо. – Видите, моя дорогая Нора, – начал преподобный, сопровождая свои слова весьма элегантным жестом, выражающим покорность судьбе. – Нельзя отлучиться даже на неделю: мои подопечные тут же начинают требовать, чтобы я вернулся. Как прикажете поступить?