Суд

Жизни темп ускоряет движение, — третий год чёрная полоса. Всякий день иду на преступления длиной в 24 часа: ровно столько живут мои сторис в инстаграме, в ТГ и ВК и, конечно, я беспокоюсь, что они приглянулись ЧК. Вижу, как потирает ладошки в ипотечной своей конуре, где живут две упитанных кошки, ушлый парень из центра “Э“. Как найдут на меня управу и с кровавой тесьмой пятый том в пухлой папке — богатая справа обещает мне тесный загон. Там придётся под лампочкой тусклой сочинять своё слово в суде и давиться противными сгустками, позабыв о нормальной еде. Это всё неприятно, конечно, — лучше, право бы, пронесло. В меня сеяли доброе, вечное — извините, что проросло. Если что, я, конечно, заранее, увлекаясь, как пошлым кинцом, представляю своё заседание с предопределённым концом. «...Здесь иные законы главенствуют, это ясно мне, ваша честь, но при том вы же всё-таки женщина — вижу, совесть вас ложечкой ест под покровом сияющей мантии и под маской тональных кремов, и под тоном чеканным, старательным, закалённым сквозь тыщу судов, в своей клетке, фасадами скованной, вы мотаете подлинный срок и всегда не на шутку взволнованы, когда вам поступает звонок. Я же вижу — вы шли не за этим и не можете это скрывать: просто нужно кормиться детям, и к тому же лежачая мать... А ещё нормативные акты, изуверские КиПиАй, и нет времени свериться с фатками, когда следствие давит — “сажай!“ Что ж, пока мне не лезут в глотку, я признаюсь на кураже — это будет не первая ходка уже! Удивление вижу в лицах, — погодите, сейчас расскажу. Просто там по другой юрисдикции прохожу. А случилось всё ранним утром двадцать четвёртого февраля я тогда телефон взял в руки — охренел, честно говоря. Стало больно дышать, зашатался, подошёл поскорей до окна, и сквозь форточку Он ворвался в меня. Паралич наступил мгновенно и расширились сразу зрачки, я пополз вниз, сдуваясь, по стенке не нащупав очки. Я прошу, ваша честь, не смеяться: но в то утро тот самый шмон был по воле от высшей инстанции — меня принял моральный закон. И не шмон то был, в общем. Только пара битых стаканов не в счёт. Я был как бы отпущен с условкой, но поставили на учёт — под моральное наблюдение. “Перед кем мне держать отчёт?“ мне ответили — “он от рождения в вас живёт. Не как орган, вы не беспокойтесь — на вас нет ни рубцов, ни по́лос. Просто он входит в ваше устройство как внутренний голос. Потому вы не знаете счастья, когда мир возле вас в беде — потому-то вы нам и подвластны, и чувствительны и т.д...“ Так что вот, ваша честь, я — хроник. Сам измучался, мучаю мать, но когда мир вокруг в агонии — мне положено так и писать. И от этого не уклониться, ведь пришпоривает, накатывает эта высшая юрисдикция и война эта клятая. По породе мы разные, верно, но система нам спуску не даст: меня вечно накажет нервная, вас — судебная каста. Так что, если отбросить сущности, мы друг другу совсем под стать. Ваша честь, я и так осу́жденный. Разрешите уйти — отбывать».