Башлачев Александр - Случай в Сибири

Башлачев Александр - Случай в Сибири Когда пою, когда дышу, любви меняю кольца, Я на груди своей ношу три звонких колокольца. Они ведут меня вперед и ведают дорожку. Сработал их под Новый Год знакомый мастер Прошка. Пока влюблен, пока пою и пачкаю бумагу, Я слышу звон. На том стою. А там глядишь — и лягу. Бог даст — на том и лягу. К чему клоню? Да так, пустяк. Вошел и вышел случай. Я был в Сибири. Был в гостях. В одной веселой куче. Какие люди там живут! Как хорошо мне с ними! А он… Не помню, как зовут. Я был не с ним. С другими. А он мне — пей! — и жег вином. — Кури! — и мы курили. Потом на языке одном о разном говорили. Потом на языке родном о разном говорили. И он сказал: — Держу пари — похожи наши лица, Но все же, что ни говори, я — здесь, а ты — в столице. Он говорил, трещал по шву — мол, скучно жить в Сибири… Вот в Ленинград или в Москву… Он показал бы большинству И в том и в этом мире. — А здесь чего? Здесь только пьют. Мечи для них бисеры. Здесь даже бабы не дают. Сплошной духовный неуют, коты как кошки, серы. Здесь нет седла, один хомут. Поговорить — да не с кем. Ты зря приехал, не поймут. Не то, что там, на Невском… Ну как тут станешь знаменит, — шептал он сквозь отрыжку, Да что там у тебя звенит, какая мелочишка? Пока я все это терпел и не спускал ни слова, Он взял гитару и запел. Пел за Гребенщикова. Мне было жаль себя, Сибирь, гитару и Бориса. Тем более, что на Оби мороз всегда за тридцать. Потом окончил и сказал, что снег считает пылью. Я встал и песне подвязал оборванные крылья. И спел свою, сказав себе: — Держись! — играя кулаками. А он сосал из меня жизнь глазами-слизняками. Хвалил он: — Ловко врезал ты по ихней красной дате. И начал вкручивать болты про то, что я — предатель. Я сел, белее, чем снега. Я сразу онемел как мел. Мне было стыдно, что я пел. За то, что он так понял. Что смог дорисовать рога, Что смог дорисовать рога он на моей иконе. — Как трудно нам — тебе и мне, — шептал он, — Жить в такой стране и при социализме. Он истину топил в говне, за клизмой ставил клизму. Тяжелым запахом дыша, меня кусала злая вша. Чужая тыловая вша. Стучало в сердце. Звон в ушах. — Да что там у тебя звенит? И я сказал: — Душа звенит. Обычная душа. — Ну ты даешь… Ну ты даешь! Чем ей звенеть? Ну ты даешь — Ведь там одна утроба. С тобой тут сам звенеть начнешь. И я сказал: — Попробуй! Ты не стесняйся. Оглянись. Такое наше дело. Проснись. Да хорошо встряхнись. Да так, чтоб зазвенело. Зачем живешь? Не сладко жить. И колбаса плохая. Да разве можно не любить? Вот эту бабу не любить, когда она — такая! Да разве ж можно не любить, да разве ж можно хаять? Не говорю ему за строй — ведь сам я не в строю. Да строй — не строй, ты только строй. А не умеешь строить — пой. А не поешь — тогда не плюй. Я — не герой. Ты — не слепой. Возьми страну свою. Я первый раз сказал о том, мне было нелегко. Но я ловил открытым ртом родное молоко. И я припал к ее груди, и рвал зубами кольца. Была дорожка впереди. Звенели колокольца. Пока пою, пока дышу, дышу и душу не душу, В себе я многое глушу. Чего б не смыть плевка?! Но этого не выношу. И не стираю. И ношу. И у любви своей прошу хоть каплю молока. 1986 г.