Иосиф Бродский (читает автор) «На столетие Анны Ахматовой» (1989 «Страницу и огонь...»/«Бог сохраняет всё») Вечер 1992г.

В высоком качестве: , Страницу и огонь, зерно и жернова, секиры острие и усеченный волос — Бог сохраняет все; особенно — слова прощенья и любви, как собственный свой голос. В них бьется ровный пульс, в них слышен костный хруст, и заступ в них стучит; ровны и глуховаты, поскольку жизнь — одна, они из смертных уст звучат отчетливей, чем из надмирной ваты. Великая душа, поклон через моря за то, что их нашла, — тебе и части тленной, что спит в родной земле, тебе благодаря обретшей речи дар в глухонемой Вселенной. __ Бродский и Ахматова: Бродский о знакомстве с Ахматовой в августе 1961, авторское чтение “Нас четверо“; Бродский о трёх поэтах, цитаты которых стали эпиграфами стихотворения: Бродский: «До меня как-то не доходило, с кем я имею дело. Я знал только довольно узкий набор ее стихотворений». И, по словам его друга и биографа, «к тому, что знал, был равнодушен. Он в это время жил под впечатлением первого знакомства с поэзией Цветаевой». Она и потом оставалась для него главным предшественником. «Бродский создает иерархию: Цветаева («Я считаю, что Цветаева — первый поэт ХХ века» ) — Мандельштам — Ахматова — Пастернак ». Ахматова, по-видимому, была для него несколько старомодно «классична». Она ему говорила: «“Вообще, Иосиф, я не понимаю, что происходит; вам же не могут нравиться мои стихи“. Я, конечно, взвился, заверещал, что ровно наоборот, — рассказывал Бродский.— Но до известной степени, задним числом, она была права». Бродский посвятил ей ряд стихотворений, написал эссе «Муза плача», рецензию на английский сборник ее стихов, предисловие к переводу книги Наймана “Remembering Anna Akhmatova“, устроил празднование ахматовского юбилея в Театре поэзии в Бостоне. Бродский: «возвращаясь вечером из Комарово, в переполненном поезде, набитом до отказа – это, видимо, был воскресный вечер. Поезд трясло, как обычно, он несся на большой скорости, и вдруг в моем сознании всплыла одна фраза, одна строчка из ахматовских стихов. И вдруг я в какое-то мгновение, видимо, то, что японцы называют сатори или откровение, я вдруг понял, с кем я имею дело. Кого я вижу, к кому я наезжаю в гости раз или два в неделю в Комарово. Вдруг каким-то образом все стало понятным, значительным. То есть произошел некоторый, едва ли не душевный, переворот» ( ).