Х/ф «Место встречи изменить нельзя» отрывок «Спор Жеглова и Шарапова»

«Жеглов спросил меня медленно, как будто между прочим: – Ты чего молчишь? Устал? Или чем недоволен? Я поёрзал, ответил уклончиво: – Да как тебе сказать… Сам не знаю… – А ты спроси себя – и узнаешь! Я помолчал мгновение, собрался с духом и тяжело, будто языком камни ворочал, сказал: – Недоволен я… Не к лицу нам… Как ты с Кирпичом… – Что-о? – безмерно удивился Жеглов. – Что ты сказал? – Я сказал… – окрепшим голосом произнес я, перешагнув первую, самую невыносимую ступень выдачи неприятной правды в глаза. – Я сказал, что мы, работники МУРа, не можем действовать шельмовскими методами! Жеглов так удивился, что даже не осерчал. Он озадаченно спросил: – Ты что, белены объелся? О чём ты говоришь? – Я говорю про кошелёк, который ты засунул Кирпичу за пазуху. – А-а-а! – протянул Жеглов, и когда он заговорил, то удивился я, потому что в один миг горло Жеглова превратилось в изложницу, изливающую не слова, а искрящуюся от накала сталь: – Ты верно заметил, особенно если учесть твое право говорить от имени всех работников МУРа. Это ведь ты вместе с нами, работниками МУРа, вынимал из петли мать троих детей, которая повесилась оттого, что такой вот Кирпич украл все карточки и деньги. Это ты на обысках находил у них миллионы, когда весь народ надрывался для фронта. Это тебе они в спину стреляли по ночам на улицах! Это через тебя они вогнали нож прямо в сердце Векшину! Ну и я уже налился свинцово-тяжелой злой кровью: – Я, между прочим, в это время не на продуктовой базе подъедался, а четыре года по окопам на передовой просидел, да по минным полям, да через проволочные заграждения!.. И стреляли в меня, и ножи совали – не хуже, чем в тебя! И может, оперативной смекалки я начисто не имею, но хорошо знаю – у нас на фронте этому быстро учились, – что такое честь офицера! Ребята на задних скамейках притихли и прислушивались к нашему напряженному разговору. Жеглов вскочил и, балансируя на ходу в трясущемся и качающемся автобусе, резко наклонился ко мне: – А чем же это я, по-твоему, честь офицерскую замарал? Ты скажи ребятам – у меня от них секретов нет! – Ты не имел права совать ему кошелёк за пазуху! – Так ведь не поздно, давай вернёмся в семнадцатое, сделаем оба заявление, что кошелька он никакого не резал из сумки, а взял я его с пола и засунул ему за пазуху! Извинимся, вернее, я один извинюсь перед милым парнем Костей Сапрыкиным, и отпустим его! – Да о чём речь – кошелек он украл! Я разве спорю? Но мы не можем унижаться до вранья – пускай оно формальное и, по существу, ничего не меняет! – Меняет! – заорал Жеглов. – Меняет! Потому что без моего вранья ворюга и рецидивист Кирпич сейчас сидел бы не в камере, а мы дрыхли бы по своим квартирам! Я наврал! Я наврал! Я засунул ему за пазуху кошель! Но я для кого это делаю? Для себя? Для брата? Для свата? Я для всего народа, я для справедливости человеческой работаю! Попускать вору – наполовину соучаствовать ему! И раз Кирпич вор – ему место в тюрьме, а каким способом я его туда загоню, людям безразлично! Им важно только, чтобы вор был в тюрьме, вот что их интересует. И если хочешь, давай остановим «фердинанд», выйдем и спросим у ста прохожих: что им симпатичнее – твоя правда или моё вранье? И тогда ты узнаешь, прав я был или нет… Глядя в сторону, я сказал: – А ты как думаешь, суд – он тоже от имени всех этих людей на улице? Или он от себя только работает? – У нас суд, между прочим, народным называется. И что ты хочешь сказать? – То, что он хоть от имени всех людей на улице действует, но засунутый за пазуху кошелёк не принял бы. И Кирпича отпустил бы… – И это, по-твоему, правильно? Я думал долго, потом медленно сказал: – Наверное, правильно. Я так понимаю, что если закон разок под один случай подмять, потом под другой, потом начать им затыкать дыры каждый раз в следствии, как только нам с тобой понадобится, то это не закон тогда станет, а кистень! Да, кистень…» А. и Г. Вайнеры «Эра милосердия»