Ансамбль “Песни нашего века“. «Грузинская песня» («Виноградную косточку в теплую землю зарою…», 1967) Б.Окуджавы

Песня посвящена автором М. Квливидзе. Запись 2000 г. В исполнении автора: Т.Гвердцители: Кикабидзе: Алисы Супроновой: __ В.Куллэ: «Поверхностный взгляд найдет у Окуджавы и Бродского материал скорее для противопоставления. Творчество первого нередко воспринимается синонимом лирической “песенной“ непосредственности (на выбор: естественности, задушевности, да хоть пушкинской “глуповатости“); творчество второго, напротив, ассоциируется со сложностью, философичностью etc. Подобное противопоставление опирается на следующие оппозиции: естественность — искусственность; простота — усложненность; интонация — мысль; лирика — эпос; укоренённость в русской лирической просодии — и насилие над оной. Данная поляризация представляется не только искусственной, но и неплодотворной, чрезвычайно обедняющей наше понимание творчества обоих поэтов. На деле и Бродский не столь сложен — скорее, несколько непривычен для русской традиции — и Окуджава не так уж прост. В отличие от Бродского, признанного “серьезным“ классиком ещё при жизни, Окуджава долгое время воспринимался не без некоей снисходительной поправки на его “гитарность“. Масштаб совершённого им переворота в русской поэзии второй половины века начинает, пожалуй, осознаваться только сейчас, после его ухода. [...] Переворот этот в перспективе представляется не менее значимым, нежели привнесенная Бродским “нейтральная интонация“ английской поэзии или революция, совершенная в поэзии 2-й половины века Вс.Некрасовым — революция настолько, по замечанию М.Айзенберга, бескровная, что ее ухитрились не заметить. Вообще говоря, большинство современных критиков упорно придерживаются некоей условной линейной шкалы, на одном полюсе которой неизменно помещается Бродский (“питерская школа“ — т.е. “неоклассицизм“, “барокко“ — естественно, в кавычках), на другом — московский авангард конца века (лианозовцы, концептуалисты и/или Айги). Так Кривулин констатировал: “Я отчетливо представляю себе, что поэтическая современная русская вселенная имеет два предела. С одной стороны, гомогенный, непрерывный космос (порядок) Бродского, а с другой — абсолютно анонимный, дискретный, “белый на белом“ мир Айги“. Предложенная вполне убедительная модель остается тем не менее моделью плоской, плоскостной и, стремясь к объемности, неизбежно требует третьей оси координат. Такой третьей составляющей и является, на наш взгляд, очеловеченный интимный космос арбатского ли, грузинского ли дворика Окуджавы. [...] Характерно, что такие крупнейшие (и полностью “реализовавшиеся“ в собственной поэтике) авторы “параллельной культуры“, как Г. Айги и Вс. Некрасов, в своих высказываниях о поэзии Окуджавы неизменно придерживаются высочайших (и даже превосходных) степеней оценки. То же можно сказать и о представителях “питерской школы“ [...] Что же касается некоторых резких цитат из Тимура Кибирова и Сергея Гандлевского, то в довольно алогичной реакции моих товарищей, полагаю, гораздо больше от поэтической ревности, от бунта против отцов, чем они сами подозревают. Ибо та же внеположенная неоклассицизму и авангарду третья “ось координат“, та же лирическая составляющая, в которой столь полно и совершенно реализовался поэт Окуджава, лежит основе как “критического сентиментализма“ Гандлевского, так и кибировского “Сквозь прощальные слезы“. [...] Чудакова: “Песни Окуджавы явились камертоном и для современной ему и последующей лирики, и для интонационной атмосферы времени“. Это, еще год назад подразумевавшее полемику, заключение ныне перекочевало из области литературной критики в область самоочевидного литературоведческого тезиса. Чрезвычайно важным представляется рассмотреть творчество Окуджавы как фактор влияния на поэтов-современников. Влияния не личностного (о чем говорили и еще будут говорить многие мемуаристы), не мифологического (“грузин с усиками“ и он же — мудрец с гитарой), но именно литературного. Это влияние на примере раннего периода творчества Бродского, который вспоминал, что первое стихотворение было им написано в 1957, в геологической экспедиции, когда, прочитав книгу Владимира Британишского “Поиски“, он загорелся желанием написать на ту же тему, но “получше“. Эти “геологические стихи“ Бродского выдержаны в духе некоей безличной, усреднённо “бардовской“ традиции, опиравшейся не на опыт Окуджавы, но на бытовавшую в качестве интеллигентского фольклора 50-х “студенческую песню“, принципиально отличающуюся, по наблюдению современного исследователя Д.Курилова, от индивидуальной лирики Окуджавы: Прощай, позабудь и не обессудь. А письма сожги, как мост. Хотя уже и в них происходит странное сближение с шедевром раннего Окуджавы “Глаза, словно неба осеннего свод“: “Прощай. Расстаемся. Пощады не жди“ ...родственность романсов персонажей поэмы-мистерии “Шествие“, и, главное, знаменитого “Рождественского романса“ (вторая половина 1961) синтетическому творчеству Окуджавы (