Херсонский Борис Григорьевич, 1950 г.р. Русские поэты. Одесса

Читаю: – стихи русских поэтов, – стихи из своих книг, – сказки Пою свои песни. *        *      * Всплеск вороньего грая. Значит — уже рассвело… Выходишь за дверь — так оно и есть. Туман немного рассеялся. Снаружи стекло окна выглядит мутноватым. В руках стакан крепкого чая. Стальной подстаканник. Звенит слегка ложечка: дрожь в руке не унять. Хлебнешь два глотка — и станет легче. С грохотом черный грецкий орех падает с ветки на крышу сарая. К черту всех. Два голодных кота ходят, сужая круги: старый рыжий и этот, белый, с пробитым лбом. Надо бы накормить, но не с руки c ними возиться. Взгляд упирается в дом, повернувшийся расколовшейся спиной-стеной к населению, трущему веки, чтобы увидеть ясней неподвижную маску Одессы. И ты постой, погляди в пустые глаза, попрощайся с ней. Нам сказали — все это снесут. Не сказали — когда. Колонка. Из ржавого крана струйкой вода течет. Все это рухнет ближе к весне, не причинив вреда никому, кроме времени. Но время — оно не в счет.   *        *      *      * Железная лестница, ребристые плиты-ступени, на каждой — название фирмы с твердым знаком в конце. Галерея. Вход через кухню. Кот лежит в отупенье. Кнопкой пришпилен католический образок: Христос в терновом венце. Жена-полячка ведет меня к мужу-еврею. Ефим! Доктор пришел! А ну — покажись! Не понимает. Я сама его подмываю и брею. А он хоть бы что-то сделал мне за прошлую жизнь! Конволюты и пузырьки на газете, на табурете. В газете — портрет, и лицо на этом портрете возвращает лет на тридцать назад, в такие места, где все были дети, а вождь был один на свете, но в кухне уже висела иконка с ликом Христа. Наверное, текст молитвы на польском, на обороте образка тридцатых годов не разобрать и в очках. Сколько вам заплатить? Мне сказали, что вы не берете… Перламутр-катаракта застыла под лампой в зрачках. Я гляжу на белый конверт с покойной почтовой маркой ненавистной страны, от которой не убежать. Спускаюсь во двор. Прохожу под облезлой аркой. У ворот целуется парочка. Я не буду мешать…   Маленькая баллада Его задержала служба береговой охраны ночью на Ланжероне, обкурившегося травой, с беспутною голой Ганькой. Он зализывал раны (письмо в институт, исключение) в беспросветной пивной. Под пластиковыми столами водку лили в стаканы, дым стоял коромыслом. Он смеялся и тряс головой. Последовал скорый призыв. В мечтах он был отличник боевой подготовки с полоскою вдоль погон, т. е. — старшина. Или, может быть, пограничник, ходил с овчаркой по пляжу, ловил таких же, как он. А пока он пил ежедневно. И доказывал Гане, что после бутылки горилки может ходить по прямой. Зимой начались события. И он оказался в Афгане. И, как вы уже догадались, никогда не вернулся домой.