Алла Демидова. Александр Блок “Возмездие“ - фрагмент

Поэма “задумана в 1910 году и в главных чертах была набросана в 1911 году […] Летом этого года, исключительно жарким, так что трава горела на корню, в Лондоне происходили грандиозные забастовки железнодорожных рабочих…“ ( Опубликована она будет в самые грозовые годы (1917-1921). Спектакль по “Возмездию“ (1911-1921) и циклу “На поле Куликовом“: “Голос из хора“ (1910-14) поэт “неизменно включал в программу своих выступлений в последние годы жизни. [...] попытки советских блоковедов доказать, что Блок активно включился в строительство новой социалистической культуры, вызывали потребность дополнить их ответом на два вопроса: чего стоило ему такое включение, и какая «утрата части души» произошла, когда Блок, оставаясь «художником, мужественно глядящим в лицо миру», пробовал «вглядываться в контуры “добра и зла” нового мира»“ (Е.Иванова). Январь 1921: «...до ужаса острые мысли, среди глубины отчаянья и гибели. Научиться читать “Двенадцать”. Стать поэтом-куплетистом. Можно деньги и ордера иметь всегда…» () Ахматова в 60-е сказала: “«„А вы думаете, я не знаю, что символизм, может быть, вообще последнее великое направление в поэзии“. Возможно, она сказала даже „в искусстве“». [...] Несмотря на все былые разногласия, она не могла не признать поворотной и судьбоносной роли символистского поколения в истории русской культуры. […] Опираясь на религиозное понимание символа как земного знака небесных истин, символисты пытались «передать на сокровенном языке намеков и внушения нечто невыразимое», размывая словарный контур слова, предельно расширяя его значение. Так, смысл строк Белого: «И дымом фабричные трубы / Плюют в огневой горизонт» — не сводится к простому олицетворению, но намекает на некую тайну, связывающую земное и небесное, высокое и низкое, временное и вечное. Символ в новой поэтике не просто указывает на что-то тайное, а знаменует небывалую прежде концентрацию таинственного в душе и в мире. Тайна — в центре их поэтики. Блок, описывая прогулку с женой по Равенне: «Все говорят про нее, что bella», «Один я… Тайна». Постсимволистам насыщенность мира «знаньем несказанным» казалась несовместимой с нормальной жизнью: «Получилось крайне неудобно, — писал акмеист Мандельштам, — ни пройти, ни встать, ни сесть. На столе нельзя обедать, потому что это не просто стол. Нельзя зажечь огня, потому что это может значить такое, что сам потом не рад будешь». Мир в понимании символистов оказывался тайным языком символов; они стремились искать в словах и вещах прежде всего знаки чего-то иного. Символ в их теории и практике стремится к захвату всех вещей и явлений: в символистском сознании мир воспринимается как сплошной «лес соответствий» (согласно формуле Бодлера); всюду угадывается намек, отовсюду стоит ждать чудесных вестей. Разумеется, многие модернисты следующего поколения, пытавшиеся преодолеть своих предшественников, восставали против всевластия символа: «Образы выпотрошены, как чучела, и набиты чужим содержанием, — возмущался Мандельштам. — Роза кивает на девушку, девушка на розу. Никто не хочет быть самим собой». […] Наследуя «старшим» и споря, младосимволисты (1900–10-е) ищут тайны в противоположном направлении в непостижимом мире, «глуби заповедной», «туманной Вечности». Мистическое томление 1890-х («тоска неясная о чем-то неземном») в 1900-е перешло в мистические порывы. Предтеча этого мироощущения – Соловьев. [...] «Знайте же, Вечная Женственность ныне / В теле нетленном на землю идет», — провозгласил он, и это было воспринято его последователями, «младшими символистами», Блоком и Белым как пророчество, которому надлежит сбыться если не завтра, то послезавтра. […] Символизм достиг пика к 1910-му. Расцвет почти тут же сменился кризисом. Велики были надежды на преображение мира, а следовательно, и неизбежные разочарования — это провоцировало раздоры, размывало общую для символистов почву. Мистические упования Блока и Белого никак не сбывались, зато сбылись катастрофические предчувствия. Революция смела тех, кто ее предсказывал. После 1917 года о символизме уже вспоминали как об истории, с каждым годом — особенно после смерти Блока — все более далекой. Но конец символизма не отменил его влияния на последующую культуру. Даже акмеисты не могли уклониться от него, причем именно в итоговых произведениях: сборнике «Огненный столп», «Стихах о неизвестном солдате», «Поэме без героя». Формальные поиски Брюсова и Блока дали импульс к преобразованию русской поэзии, опыты Белого до неузнаваемости изменили русскую прозу. След символистских идей более всего ощутим именно в явлениях мирового уровня — Стравинский, Дягилев, Эйзенштейн, Кандинский, Малевич, Платонов, Пастернак. Достижения русской культуры в ХХ в. во многом стали возможны потому, что символизм открыл ему «магические горизонты»“ ()