Ольга Берггольц (документальный фильм, 2010)

Ведущий и художественный руководитель: культуролог Лев Николаевич Николаев (1973-2011, автор сценариев и режиссёр более 100 документальных и научно-популярных фильмов, 11 из которых отмечены престижными международными премиями) Сценарий: Ирина Лоханская. Режиссёр: Юлия Маврина. Родилась 16 мая 1910 г. в Петербурге в семье врача Фридриха Берггольца. В доме всегда соблюдали пост и отмечали церковные праздники, именины, по воскресеньям семья посещала службу. С раннего возраста христианство для Оли не было просто красочной обрядовостью, и, несмотря на внешние обстоятельства, оно послужило основой ее мировоззрения и мировосприятия “Я нашла то слово; теперь я готова. Это слово — любовь, любовь... Любовь великое слово: когда я повторяю его, — я возношусь на небо... Хочется любить весь мир, все, все, все. Да я и люблю сейчас весь мир и все, все люблю... Боже, душа разрывается... Христос Воскресе! Весь мир!! Бог, великий, нескончаемый!“ В 20-е в поэтической гостиной особняка возле Невского, среди взрослых литераторов, девочка с золотыми косами впервые читала свои стихи. Потом к ней подошел Чуковский, обнял за плечи: “Товарищи, это будет со временем настоящий поэт“. [...] В 1926 г. в литературной группе “Смена“ она познакомилась с поэтом Б.Корниловым, незадолго до этого приехавшим в Ленинград. Ему — 19, ей — 16 лет. Дневник перестал быть “дневничком-дурачком“, как шуточно называла его Ольга, он превратился в книгу-исповедь, в которую она заносила глубокие переживания, восторженные слова любви, не смея сказать их любимому. Брак с Корниловым, от которого родилась первая дочь Ира, был счастливым, но коротким. Нелегкий быт, соперничество двух ярких индивидуальностей привели к разводу. Но первую любовь она не забудет никогда. Когда в 38 г. Корнилова расстреляют по приговору за антисоветскую деятельность, Берггольц напишет: Теперь — ты прав, мой первый и пропащий, пою другое, плачу о другом... Так она встречает 30-е, по ее выражению, “глухонемое время“, не ведая, что уготовано ей судьбой пройти все круги ада и выжить, несмотря ни на что. Берггольц, как член Ленинградской ассоциации пролетарских писателей, со всей своей горячностью окунулась в гущу литературной борьбы. В это же время Ольга познакомилась со своим вторым мужем — филологом Н.Молчановым. Стремительную жизнь не могло остановить даже рождение второй дочери Майи. Быт по-прежнему был спартанский: ели на столе, застеленном газетой, посуды в доме почти не было, а сама Ольга, как вспоминают, почти всегда ходила в красной косынке и кожаной куртке. Однако уже скоро на страницах дневников появляются записи (1932 г.), отражающие сомнения в правильности происходящего: “Люди живут плохо. Плохо живут люди. Тяжело жить. Злюсь и раздражаюсь, и недоумеваю. Скоро пятилетку будут вспоминать как годы гражданской войны... И как внедрить старые тягостные песни (“Я сегодня решила покончить с собой, Моя милая, добрая мама...“), которые вполголоса поют женщины, выключая радио, по которому передаются в массе засахаренные, слюнявые передачи“. Но все меркнет на фоне личной трагедии. В 33 г. от острого инфекционного заболевания умерла младшая Майя, а в 36-м, от болезни сердца Ира: “О, девочки, дочки мои, Ирочка и Майка, ведь вы были, были у меня, какие ручки у вас были, какие ласковые. Все другое — тлен. Как могла я не беречь каждую минуту с вами? ...Эти четыре дня в больнице, эти глаза любимой доченьки, и невозможность спасти ее... маячит в памяти зрительной, как сидела она за сеткой кровати, как улыбалась. Господи, как она улыбалась!“ За смертью дочерей последовала тяжелая беременность, выкидыш, болезнь мужа. В 37 г. исключили из кандидатов в члены ВКП(б), из Союза писателей: “Я — точно отверженная. Меня жалеют, мне соболезнуют, со мною любезны и — меня сторонятся, жалеют нехорошо, как жалкую, и, наверное, несколько презирают, как брезгуют“. В декабре 38 г. арестована по ложному обвинению. “Двух детей схоронила я на воле сама. Третью дочь погубила — до рожденья — тюрьма“. В июле 39-го выпустили, по некоторым сведениям, благодаря заступничеству Фадеева. Тяжелые воспоминания, обиду и боль она изливает в дневнике, который продолжала вести после освобождения. Предельной откровенностью дышат эти строки. Немногие современники Ольги Берггольц решались доверять бумаге свои мысли: “Я еще не вернулась оттуда. Оставаясь одна дома, я вслух говорю со следователем, с комиссаром, с людьми — о тюрьме, о постыдном, состряпанном мне деле. Все отзывается тюрьмой — стихи, события, разговоры с людьми. Она стоит между мною и жизнью“. “Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули ее обратно и говорят: живи“. Духовным освобождением, периодом “жестокого расцвета“ стала война: “Благодарю ж тебя, благословляю, жестокий мой, короткий мой расцвет“ (“Дорога на фронт“. 1942), “Я счастлива. И всё яснее мне, что я всегда жила для этих дней“ (“Твой путь“. 1945).