Вот опять соль земли за колючим осела забором,
От восьми до пятнадцати весен срока разменяв.
Мы с конвойным вдвоём желтоватым бредем коридором.
Он глазами затылок мой сверлит, ключами звеня.
Память дрогнула вдруг и лягнула под самое сердце.
Я ведь только с утра мял губами заплеванный снег.
У виска моего индевели армейские берцы,
И хрипел мне в плечо, задыхаясь, чужой человек.
На казенных портретах вождя очертания Бога.
Ретушует народ языками его образа.
Мы с конвойным вдвоем к кабинету шагаем не в ногу.
И от смрада страны у обоих слезятся глаза.
Вождь с портретов блюдит и в уме сам себе рукоплещет,
Возлагая к могилам солдат убиенных цветы.
А детей, что растут без отцов на плечах хрупких женщин,
Он целует в засос в обнажённые их животы.
И к виску всей страны приставляя чекистское дуло,
Чьих то жён, матерей, заглушая неистовый крик,
Он с ухмылкой сухой отвечает: “Она утонула.“
На вопрос, что ему задает иноземный старик