Об интеллигентности, на сомнении стоит всё европейское мышление, мышление как право на сомнение. Беседы о русской культуре, 1989

“Лотман был выдающимся лектором. Его лекции в Тартуском университете собирали слушателей со всех курсов и факультетов. Такой же живой интерес вызывали его «выездные» доклады в Москве, Ленинграде и других городах. Каждая новая статья или книга тартуского профессора воспринималась гуманитарным сообществом как событие. Но действительно широкую известность Лотману принесли «Беседы о русской культуре» — пять циклов телевизионных передач (35 лекций), показанных в 1986–92 сначала по эстонскому, а потом по всесоюзному ТВ“ () “деятельность русских ученых в Эстонии меньше контролировалась, чем в России. Сознательно или неосознанно русские, вне зависимости от своих личных качеств и воззрений, оказывались проводниками русской культуры на аннексированных территориях. В какой степени эта культура была ортодоксально советской, зависело от конкретных людей, а со стороны эстонских властей цензура была прежде всего направлена на своих, а не на пришлых и присланных. Сами тартуские профессоры — Лотман, П.Рейфман, Л.Вольперт — говорили о том, что очень поздно осознали, почему им разрешили переехать в Эстонию. А отправились они туда потому, что не получили работу в Ленинграде из-за своего этнического происхождения. Лотман окончил Ленинградский университет в разгар антисемитской кампании и нигде не мог найти работу. Но в 1950 г. он получил работу в Эстонии, потому что, с точки зрения советской власти, для русификации аннексированных территорий годились даже те, кого не допускали ни к какой деятельности в Москве и Ленинграде. Второй фактор — ректор Тартуского университета Ф.Клемент, этнический эстонец, чьи родители переехали в Петербург еще до революции. Физик, он был заинтересован в том, чтобы в университете была хорошая, качественная наука: и эстонская, и русская — русская в той степени, в которой там присутствовали русские кафедры. А Тартуский университет был национальным еще с конца 1910-х и продолжал оставаться таковым в советское время. Основным языком преподавания в университете был эстонский, и лишь на некоторых факультетах были отделения с преподаванием на русском. И Клементу хотелось устроить что-то хорошее и интересное на этих отделениях. [...] Многие приезжали в Тарту, либо имея отрицательный опыт поступления (точнее, непоступления) в своих городах, либо поучившись у себя на родине, а через курс, иногда через два бросив свой университет. Всем было понятно, что этих студентов не устраивало что-то в родных университетах, а родные университеты, оказавшиеся неродными, не устраивало что-то в студентах. Людей не принимали или исключали потому, что они евреи, или потому, что у них дядя — известный диссидент, или просто потому, что поведение у них какое-то неконформистское. Их проваливали на экзамене — иногда при поступлении, иногда на первой или второй сессии“. М.Лотман: «В конце 50-х — начале 60-х Ю.Лотман пережил острый творческий кризис: круг проблем, исследованию которых он посвятил предшествующие годы, если и не полностью утратил для него интерес, то, во всяком случае, потерял значительную часть своей привлекательности. Первоначальное недовольство собой, однако, вскоре перешло в осознание кризисности ситуации в самом отечественном литературоведении». Стимулом к пересмотру собственной методологии стали для Ю.Лотмана книги «Введение в кибернетику» Р.Эшби и «Кибернетика» Н.Винера. В осеннем семестре 1960 г. герой нашего рассказа начинает читать спецкурс по теории литературы, из которого впоследствии вырастет книга «Лекции по структуральной поэтике». В научных и околонаучных кругах Лотман стал мировой знаменитостью где-то в начале 70-х. С этого времени ему начали приходить предложения о работе от лучших европейских университетов (например, от Амстердамского университета) — однако в то время эмиграция означала полный разрыв связей с родиной. Как вспоминает Михаил Лотман, его родители «при всей их нелюбви к советской власти не хотели эмигрировать. Была такая формула: пусть эмигрирует советская власть» (). Л.Киселёва: “чтоб добиться проведения конференций и летних школ по моделирующим системам, издать их материалы, свои труды, приходилось обивать начальственные пороги, убеждать, доказывать, выслушивать претензии, а порой и цитировать Маркса-Ленина. Он на лекциях всегда говорил то, что считал нужным говорить, хотя никто никогда не знал, кто сидит на лекции, может быть, и кто-то, кто пойдет и донесет. В конце концов это и случилось перед его обыском. Обвинения в его адрес были совершенно абсурдные, чуть ли не радиостанцию он имел какую-то шпионскую. У Лотманов был очень открытый дом. Юрий Михайлович продолжал традицию старых профессоров Петербургского университета: со студентами нужно общаться не только в аудитории, но и вне ее стен. Он и семинары часто проводил дома, там же консультировал своих студентов и аспирантов“.