“Троицын день“.

Хор регентских и певческих курсов Колобанова А.В. Сайт курсов - Митр. Вениамин (Федченков): «Царство Святой Троицы», «Праздник», «Троичное Христосование»; «Праздник Святой Троицы по богослужению», «Конечный Праздник». Вот подошла и Троица, как обыкновенно называют этот праздник у нас в России. Праздник… Я на несколько минут раньше службы пошел в храм. На душе было хорошо, тихо, мирно. Но только что я переступил порог церкви, увидел зелень и ветки, мгновенно настроение поднялось: я почувствовал праздник. И притом, большой, великий, один из самых великих даже среди двунадесятых, праздник. Душу наполнила праздничная радость. И она не оставляла меня и на весь следующий день. И сам дивишься: кажется, и небо то же, и воздух, и храм… Но – всё иное… Всё это радует. Почему?! Не потому, что думаешь о празднике. Нет, и совсем не думаешь, – а сердце само радуется. Мне кажется, будто везде вокруг разлито благоуханное миро, радостное и радующее, «душа улыбается». И даже не хотелось скрывать, и я делился со многими этим ощущением – и с братиями, и с богомольцами. Эта радость от благодати Божией, данной Богом в великий праздник. Именно в этом причина, и не нужно доказывать это, – как не доказывают, а просто чувствуют, воспринимают, когда бывает тепло или благоуханно. Святая Пятидесятница есть завершение всех праздников, всего круга годичного, – а вместе с тем, и начало его. Цель – воссоздать Церковь по образу Святой Троицы. Но для этого нужен был Воссоздатель – Дух Святой. Ныне – вся Троица чествует; из Лиц же Ее – Дух Святой. Поэтому и центр молитвенный переносится на молитву после Евангелия: «Царю Небесный». И вдруг я почувствовал внезапный прилив торжествующей, победоносной радости! И, немедленно обратившись к богомольцам, твердо пригласил их: – Все будем петь! И громко, не спеша, торжественно все запели: «Царю Небесный… Сокровище благих… Прииди и вселися в ны… и спаси души наша!» Был подъем. И мне казалось, что это соответствует моменту на Пасху, когда люди начинают христосоваться. …На другой день после литургии я сказал богомольцам: – Дивно! Будто и ныне все так же, как и вчера! Они согласились. А один старик крестился все, и говорил притом: – Слава Отцу и Сыну и Святому Духу! И.С. Шмелев: «Лето Господне», «Троицын День». — Завтра вся земля именинница. Потому — Господь ее посетит. У тебя Иван-Богослов ангел, а мой — Михаил-Архангел. У каждого свой. А земли-матушки сам Господь Бог, во Святой Троице… Троицын день. Вот и поют так завтра: «Кто о Бог ве-лий, яко Бо-ог наш? Ты еси Бо-ог, тво-ряй чу-де-са а!» Голосок у Горкина старенький, дребезжит, такой приятный. Я прошу его спеть ещё, еще, и еще разок. И поем вместе с ним. Он говорит, что эта молитва «страшно победная», в году два раза поют только; завтра, на Троицу, да на Пасхе, на первый день, в какую-то знатную вечерню. Сперва «Свете тихий» пропоют, а потом ее. Едем на Воробьевку, за березками. Воздух благоуханный, майский. С Нескучного ландышками тянет. Едут воза с травой, везут мужики березки, бабы несут цветочки — на Троицу. Горкин радуется на травку, на деревца, указывает мне — что где: Вон Казанская наша, башенка-то зеленая! А вон, возля-то ее, белая-то… Спас-Наливки. Розовенькая, Успенья Казачья… Григорий Кесарейский, Троица-Шабловка… Риз Положение… а за ней, в пять кумполочков, розовый-то… Донской монастырь наш, а то — Данилов, в роще-то. А позадь-то, колокольня-то высоченная, как свеча… то Симонов монастырь, старинный!.. А Иван-то Великой, а Кремь-то наш, а? А вон те Сухарева Башня… А орлы те, орлы на башенках… А Москва-река-то наша, а?.. А под нами-то, за лужком… белый-красный… кака колокольня-то с узорами, с кудерьками, а?! Девичий монастырь это. Кака Москва-то наша..! Солнце слепит глаза, кто-то отдернул занавеску. Я жмурюсь радостно: Троицын День сегодня! Над моей головой зеленая березка, дрожит листочками. У кивота, где Троица, тоже засунута березка, светится в ней лампадочка. Комната кажется мне другой, что-то живое в ней. Мы идем все с цветами. У меня ландышки, и в середке большой пион. Ограда у Казанской зеленая, в березках. Ступеньки завалены травой так густо, что путаются ноги. Пахнет зеленым лугом, размятой сырой травой. В дверях ничего не видно от березок, все задевают головами, раздвигают. Входим как будто в рощу. На амвоне насыпано так густо, что диакон путается в траве, проходит в алтарь царскими вратами, задевает плечами за березки, и они шелестят над ним. Это не наша церковь: это совсем другое, какой-то священный сад. Я слышу — поют знакомое: «Свете тихий», а потом, вдруг, то самое, которое пел мне Горкин вчера, редкостное такое, страшно победное: «Кто Бог велий, яко Бо-ог наш? Ты еси Бо-ог, творя-ай чу-де-са-а а!..» Я смотрю на Горкина — слышит он? Его голова закинута, он поет. И я пробую петь…